"Певец продолжает: "И время придет,
Уступит наш царь христианам,
И снова подымется русский народ,
И землю единый из вас соберет,
Но сам же над ней станет ханом!

И в тереме будет сидеть он своем,
Подобен кумиру средь храма,
И будет он спины вам бить батожьем,
А вы ему стукать да стукать челом -
Ой срама, ой горького срама!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но тот продолжает, осклабивши пасть:
Обычай вы наш переймете,
На честь, вы поруху научитесь класть,
И вот, наглотавшись татарщины всласть,
Вы Русью ее назовете!

И с честной поссоритесь вы стариной,
И, предкам великим на сором,
Не слушая голоса крови родной,
Вы скажете "Станем к варягам спиной,
Лицом повернемся к обдорам!"
Алексей Константинович ТОЛСТОЙ, "Змей Тугарин"

В России чтут
Царя и кнут.
В ней царь с кнутом
Как поп с крестом.
Он им живет,
И ест, и пьет.
А русаки - как дураки,
Во весь народ,
Разиня рот,
Кричат: Ура!
Нас бить пора!
Мы любим кнут!
Александр ПОЛЕЖАЕВ, "Четыре нации"

Что нового покажет мне Москва?
Вчера бал бал, а завтра будет два.
Тот сватался - успел, а тот дал промах.
Всё тот же толк, и те ж стихи в альбомах.
Александр ГРИБОЕДОВ, "Горе от ума"

Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве,
И где не воскресят клиенты-иностранцы
Прошедшего житья подлейшие черты.
Да и кому в Москве не зажимали рты
Обеды, ужины и танцы?
Александр ГРИБОЕДОВ, "Горе от ума"

Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день побыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет.
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!...
Карету мне, карету!
Александр ГРИБОЕДОВ, "Горе от ума"

"- Ну, так что же вы думаете о России и о русских теперь? - осведомился мистер Харрингтон у Эшендена.
- Я сыт ими по горло. Я сыт по горло Толстым, сыт по горло Тургеневым и Достоевским, сыт по горло Чеховым. Я сыт по горло интеллигенцией. Я стосковался по людям, которые не меняют своих намерений каждые две минуты, которые, обещая, не забывают о своем обещании час спустя, на чье слово можно положиться; меня тошнит от красивых фраз, от краснобайства и позерства..."
Сомерсет МОЭМ, "Белье мистера Харрингтона"

"Поручик Лукаш был типичным кадровым офицером сильно обветшавшей австрийской монархии. Кадетский корпус выработал из него хамелеона: в обществе он говорил по-немецки, писал по-немецки, но читал чешские книги, а когда преподавал в школе для вольноопределяющихся, состоящей сплошь из чехов, то говорил им конфиденциально: "Останемся чехами, но никто не должен об этом знать. Я - тоже чех..."
Он считал чешский народ своего рода тайной организацией..."
Ярослав ГАШЕК, "Похождения бравого солдата Швейка"

"Швейк угощал вестового кофе. Разговор шел о том, что Австрия вылетит в трубу.
Говорилось об этом, как о чем-то не подлежащем сомнению. Одно за другим сыпались изречения. Каждое слово из этих изречений суд, безусловно, определил бы как доказательство государственной измены и их обоих повесили бы...
Швейк сказал в пользу Австрии несколько теплых слов, а именно, что такой идиотской монархии не место на белом свете, а солдат, делая из этого изречения практический вывод, прибавил:
- Как только попаду на фронт, тут же смоюсь."
Ярослав ГАШЕК, "Похождения бравого солдата Швейка"

"И во всех землях королевства к войне готовились, не похваляясь с суровостью, с какой всегда готовятся к бою не на жизнь, а на смерть, с глухим упорством; могучий народ, который слишком долго сносил обиды, решил подняться наконец на врага и жестоко отплатить ему."
Генрик СЕНКЕВИЧ, "Крестоносцы"

"Кохайтеся, чорнобривi,
та не з москалями,
бо москалi - чужi люды,
роблять лихо з вами.
Москаль любит жартуючи,
жартуючи кине..."
Украинская народная песня

Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Все это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов,
Казалось . . . . . . .
Узлы к узлам . . . . .
И постепенно сетью тайной
Россия . . . . . . . .
Александр ПУШКИН, Десятая глава "Евгения Онегина"

"Гельсингфорс был солнечен, чист и аккуратен, как всегда. Казалось, что солнце никогда не покидает этот город; зимой оно нестерпимо сияет на сметенных к панелям сугробах, на обсыпанных инеем деревьях, на гладком льду замерзшего рейда. Летом оно жарко наливает до краев неширокие улицы финского голубого камня и вязнет в густой листве бульваров и садов. В этот майский день Гельсигфорс стоял на граните своих набережных у тихой воды рейдов аккуратно и чистенько, как белокурая крепкая фрёкен в крахмальном переднике у кафельной плиты над тазом теплой воды: чистый, неторопливый, хозяйственно-удобный город. Зеленые трамваи катились как игрушки. Витрины каждого магазинчика миниатюрно-солидны, а на Эспанаде они размахивались во всю стену, и тогда солидность их граничила с роскошью, и в них беспошлинные иностранные товары. Бесшумность автомобилей равна молчаливости их шоферов. Полицейские на перекрестках - в черных сюртуках, вежливы, неразговорчивы и подтянуты. Шведские и финские надписи на вывесках, на трамваях, на табличках с названиями улиц, шведская и финская речь неторопливой тротуарной толпы, белокурые проборы и локоны, розовые щеки молодых людей и девушек, марки и пенни сдачи заставляли чувствовать себя в иностранном городе. Даже часы - и те отличаются на двадцать минут от петербургского времени: здесь время свое, не российское.
В двенадцати часах езды от столицы Российской Империи стоит на голубом граните скал иностранный город, и время в нем - не российское. Российское время - хмурое, царское время - медленно, неверно и томительно: оно спотыкается над огромной империей, завязая в ее просторах, как пьяный в непобедимой грязи сельских улиц. Оно бредет в будущее - ленивое, неверное, подгоняемое петербургской трехцветной палкой российское время, - и кажется, что оно всегда чешет затылок в тупом раздумье:
- Куды гонят?..
И никто не знает, куда его гонят - тысячелетнее бородатое российское время, подхлестываемое самодержавием. Оно бредет из мглы веков, проламывая бердышами головы татар и поляков, подминая соседние ханства и царства под медленный шаг потемкинских армий, под легкие копыта императорской кавалерии, устилая Европу разноцветными мундирами александровской армии, Азию - белыми рубахами скобелевских отрядов, Восток - черными папахами куропаткинских армий. Приобретая, завоевывая, порабощая, отягощаясь собственной добычей, бредет российское время от войны к войне, и войны торчат верстовыми столбами, меряя тяжкий путь Руси, России, Империи Российской, Войны и восстания дымятся кровью и пожарами по всей стране, первой в мире по пространству. Размеренный шаг русской армии с равной легкостью ступает в лужи иностранной и в лужи российской крови. Трехгранные штыки с одинаковой силой втыкаются в турецкие, французские и мужицкие кишки. Барабаны бьют одинаковую дробь перед играющими белыми ногами императорского коня на площади и перед вздрагивающими ногами только что повешенных бунтовщиков.
Российские города равнодушно гордятся своими годами, и блеск одних годов затмевается глухим предвестьем других. Кичится Киев 988-м годом, когда голая Русь полезла в святую днепровскую воду, таща за собой Перунов и Даждь-богов. Привычно, как купчиха тысячным перстнем, гордится Москва 1812-м годом, - а в перстне играет зловещий отсвет залпов и пожаров кривых улиц Пресни. Ревниво хранит Севастополь пороховую славу одиннадцати месяцев 1855-го года, - и с дымом нахимовских бастионов смешивается дым догорающего крейсера "Очаков". На башне царицы Сумбеки хмурым царским орлом застыл год 1552, когда Казань перестала быть ханством, а под башней, выкинутые из лавок и дворцов пугачевскими толпами 1774 года, втоптаны в грязь шелка, товары и животы купцов, камзолы, ордена и пудреные головы дворян. Кавказ подымает к снеговым вершинам десятки годов жестокой и темной истории завоевания его аулов. Иртыш качает в желтых струях год 1582, когда на тундры, тайгу и многоводные сибирские реки легло хмурое и тяжелое слово: "Сибирское царство". Угрюмо хранит Гельсингфорс год 1809, год окончательного присоединения Финляндии "к семье российских народов".
И молчат города, все города Российской империи, смотря сквозь дымные и теплой кровью сочащиеся цифры 1904-1905, - смотря сквозь них вперед, в мутную и неизвестную даль грядущих годов, молчат и идут за медлительным российским временем ленивой, бестолковой, толкающейся толпой, сами не зная, куда гонит их гербовая министерская бумага из Санкт-Петербурга.
Они идут п6окорной толпой - разноязычные, разнолицые, и в разное время завоеванные города, княжества и царства: Москва, Киев, Владимир, Новгород, царство Казанское, Астраханское, царство Польское, Сибирское царство, Псковское государство, царство Херсонеса Таврического и Грузинское царство, великое княжество Смоленское, Литовское, Волынское, Подольское, Новагорода низовские земли великое княжество, великое княжество Финляндское, Эстляндское, Курляндское, Лифляндское, Семигальское, Самогитское, Вятское, Югорское, земли иверские, кабардинские и карталинские, область Арменская, государство Туркестанское, - все владения, перечисленные в титуле императора и самодержца всероссийского, царя польского, великого князя финляндского и прочая, и прочая. И идет среди них Финляндия, хмурая, как темь ее лесов, твердая, как гранит ее скал, непонятная, как ее язык, и враждебная, как колония. В этой толпе российских княжеств и азиатских царств она идет, ненавидя и молча, твердым, хмурым, неторопливым финским временем. Не в пример всем им, великое княжество Финляндское, "составляя нераздельную часть государства Российского, во внутренних своих делах управляется особыми установлениями, на основании особого законодательства".
И всероссийский обыватель, попадая в Финляндию, чувствует себя не дома, здесь он - всегда в гостях. Он старается идти по улице не толкаясь, он приобретает неожиданно вежливый тон и даже извозчику говорит "вы". Он торопливо опускает пять пенни в кружку, висящую у входной двери в трамвай, опасаясь презрительно безмолвного напоминания кондуктора - встряхиванья кружкой перед забывчивым пассажиром. Чистота уличных уборных его ошеломляет, и он входит в их стеклянные двери, как в часовню, - молча и благоговейно. Он деликатно оставляет недоеденный бутерброд за столом привокзального буфета, где за марку можно нажрать на все пять марок. Всероссийский обыватель ходит по улицам Гельсингфорса, умиляясь сам себе и восторгаясь заграничной культурой, тихий, как на похоронах, и радостный, как именинник...
Но истинно-русский человек не может быть долго трезвым на собственных именинах: он робко напивается в ресторане, и вино разжигает в нем патриотическое самолюбие. Чья страна? Финская? Что это за финская страна? Чухляндия! Провинция матушки-России! Кто здесь хозяин?.. Российский обыватель вспоминает фельетоны Меньшикова в "Новом времени", где ясно доказывается, что Россия погибнет от финнов, поляков и жидов. Тогда он хлопает кулаком по столу. Шведы и финны брезгливо оглядываются. Потом появляются полицейские в черных сюртуках и молча выводят его в автомобиль, - даже не дерутся. В полицейском управлении точно и быстро называют сумму штрафа; она крупна так, что веселье и удаль спадают. С этого дня российский обыватель начинает отвечать чухнам их же ненавистью, перестает умиляться порядком и теряет всякий вкус к газовым плитам, дешевым прокатным автомобилям и автоматическим выключателям на лестницах, включающим свет ровно на столько времени, сколько нужно трезвому человеку, чтоб подняться на самый верхний этаж. Он живет в Гельсингфорсе напугано, скучно, без размаха. Скучная страна Финляндия!"
Леонид СОБОЛЕВ, "Капитальный ремонт"

И теперь он сидел в поезде и смотрел в окно, где проносилась незнакомая ему страна - хмурая, как тень ее косматых лесов, твердая, как гранит ее голубых скал, непонятная, как ее язык - Финляндия, беспошлинная радость санкт-петербургского обывателя и камень в печени нововременского Меньшикова, Финляндия, заноза в сердце всероссийской охранки и верный приют для русских революционеров, единственная во всей империи колония, чудом сохранившая свое лицо...
Удивительна была ее судьба. Родина народа работящего и невоинственного - она в течение долгих семи веков была ареной ожесточенной борьбы двух военных могуществ : увядающего шведского и набирающего силы российского. И подобно тому как сочный плод дерева, выхоженного трудолюбивым дедом, падает в ленивые руки равнодушного ко всему внука, так по иронии судьбы полное завоевание Финляндии завершилось в 1809 году, когда в России царствовал Александр I "властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой".
Как желал он, деспот, играющий роль просвещенного европейца, немедленно поставить финнов на колени, подчинить их всероссийской трехцветной палке, превратить добытую суворовскими учениками страну в какой-нибудь привычный Верхнесысольский уезд!.. Но сделать это было опасно. Наполеон, озаренный орлом Первого консула Республики и новым, ослепившим Европу ореолом императора французов, был в полной своей силе, и свежа еще была память об Аустерлице и о Прессбургском мире, который легко развалил Священную Римскую Империю. Так же легко могла развалиться и Российская. Поэтому завоеванную страну нужно было привлечь на свою сторону любыми средствами, чтобы заслониться ею от Швеции, где в ожидании королевского трона сидел наполеоновский управитель маршал Бернадот. Надо было сделать все, чтобы подкупить денежных людей Финляндиии обольстить ее политиков: что ни говори, под властью Швеции эта вновь приобретенная губерния стала полусамостоятельной страной, имела свой сейм и кое-какие права...
И впервые за всю историю самодержавного российского трона с высоты его раздалось крамольное слово "конституция". Августейшее перо со скрипом и кляксами вывело хитроумные завитки росчерка "Александр" на небывалом документе, где говорилось о необходимости "внутренним устройством Финляндии представить народу сему несравненно больше выгод в соединении его с Россией, нежели он имел, быв под обладанием Швеции", для чего сему народу предоставлялось, не в пример остальным народам России "бытие политическое, дабы он считался на порабощенным России, а привязанным к ней собственными его очевидными пользами", для каковой цели и были сохранены "не только гражданские, но и политические ее законы."
Такие - и даже превышающие их по вольнодумству - громкие слова Александр Первый ( он же Благословенный) произнес на заседании Финляндского Сейма в городе Борго, поспешив сделать это еще до подписания мирного договора со Швецией для скорейшего привлечения к себе сердец. Но слова эти были только словами. Никакими законами дарованная волей конституция не подтверждалась, кроме разве что покровительственных пошлин на ввоз заграничного сырья для зарождающейся финской промышленности, чем в завоеванной стране была завоевана и ее влиятельная верхушка. Конституция Великого Княжества Финляндского оказалась чем-то вроде той бутафорской мантии из холста и кумача с хвостами черных котов, которой на сцене изображается порфиро-горносьтаевое царское величие.
На выяснение загадок этой конституции ушло почти все девятнадцатое столетие. Игра заключалась в том, что финские ученые пробовали по-своему толковать те законодательные недоумения, которые содержались в статуте о Финляндии, а российские власти разъясняли их по-своему.э Финские деятели всерьез пытались осуществить в жизни пышную ложь Александра Благословенного, а царские власти отделывались новыми, столь же пышными и пустыми царскими манифестами. Лишь однажды, после неудачной Крымской войны, пришлось пойти на кое-какие уступки: так, впервые после декламации в Борго был наконец созван в 1863Финляндский сейм, государственным языком был признан финский, Финляндия получила право на свою валюту, на свой суд, на льготы по отбыванию воинской повинности. Вследствие этого Александр II (oн же Освободитель), который через полсотни лет выполнил кое-что из обещаний Александpa I, был увековечен в статуе перед зданием сейма.
Как бы то ни было, Финляндия без всяких неприличий, вроде польского восстания, вполне спокойно и замиренно жила и торговала до конца века, когда судьбой ее занялся новый российский император Николай II, который, как известно, начал свою государственную деятельность с обращения к земцам, произнес исторические отрезвляющие слова насчет бессмысленности мечтаний о каких-либо реформах. При помощи Победоносцева и прочих верных опор трона царственному взору открылось, что в унаследованной им империи существует престранное отдельное государство, управляющееся по каким-то своим законам что оно является пристанищем всяких неблагонадежных элементов, представляет собой опаснейший очаг революции и что (страшно сказать!)собирается попросту отложиться от России. Выяснилось также, что все данные дедом и предками льготы и свободы ни к чему не обязывают, ибо все предыдущие манифесты имели целью лишь успокоение финских умов, а никакую не конституцию.
Так ровно через девяносто лет, в 1899 году, появился новый царский манифест, где было разъяснено, что к чему, и где понятия были поставлены на высочайше утвержденные места. Финляндия была отечески воспринята в число прочих окраин империи. Самоуправляемость финляндского сейма была сведена на нет. Право издания собственных законов резко ограничено. Устав о воинской повинности был приведен в соответствие в со всероссийским. Положение о финском суде отменено. Словом, в эту непонятную страну были наконец введены веками проверенные нормы всероссийского житья-бытья образца Верхнесысольского уезда, на что не решался даже сам августейший городовой, усопший император Александр III (он же Миротворец).
Финская интеллигенция была потрясена: рухнула и та жалкая видимость самостоятельности, которая подменяла собой конституцию. Заволновались рабочие на фабриках, глухо заворчали крестьяне на хуторах, кому приходилось теперь отдавать сыновей в русские войска. Поднялась волна протестов. Пятьсот тысяч финнов подписали петицию сейма, где говорилось: "Поэтому финский народ в настоящее время чувствует себя пораженным до глубины души. Привыкший всегда уповать на свои основные законы, многократно утверждаемые державным словом, народ теперь лишился того спокойствия духа, которое дается только в сознании святости закона". Возмутилась и Европа. В Санкт-Петербург прибыла международная депутация от имени целой тысячи выдающихся ученых, литераторов и художников всей Европы. Пред очи молодого самодержца она допущена не была, и привезенный ею адрес лег в архив вместе с петицией финляндского сейма.
В Гельсингфорсе же начал бурную деятельность генерал-губернатор Бобриков, получивший чрезвычайные полномочия "для охранения в Финляндии государственного порядка и спокойствия". Начались решительные репрессии, возникла жестокая цензура, из Петербурга одно за другим посыпались новые "частные постановления", которые уничтожали последние остатки финского самоуправления.
Исторический фарс, сыгранный в Борго девяносто лет тому на зад , теперь оборачивался трагедией. Из мирной торговой страны Финляндия становилась обширным очагом недовольства и волнений, надежным убежищем русских революционеров. Создалась рабочая партия Финляндии, возникли кружки среди студентов и молодежи. И когда в России грянула революция 1905 года, Финляндия детонировала мгновенно, подобно тому как хорошо подготовленный заряд отзывается на взрыватель. Финские рабочие присоединились к всероссийской забастовке, во многих городах вспыхнуло рабочее движение, зашевелилось крестьянство. Как будто воскресло то далекое время, когда четыреста лет назад племена сумь и емь восстали против шведского владычества в страшной, стихийной "дубинной" войне... Рабочее восстание испугало молодую финскую буржуазию, но удержать его она не смогла. Великое дело было сделано. Русская революция, поддержанная финляндцами, заставила царя разжать пальцы, которыми он несколько лет сжимал горло финского народа. Царь, желавший распространить свое самодержавие на Финляндию, конституции которой клялись его предки и он сам, должен был признать не только изгнание с финляндской земли палачей бобриковцев и отмену всех своих незаконных указов, но и введение в Финляндии всеобщего и равного избирательного права. В июле 1906 года Николай II был вынужден утвердить принятую сеймом новую конституцию Финляндии. Но не прошло и четырех лет, как черносотенные бандиты Зимнего дворца и октябристские шулера III Думы начали новый поход против Финляндии. Уничтожение конституции, которою защищены права финляндцев от произвола русских самодержцев, уравнение Финляндии с прочей Россией в бесправии... - вот цель этого похода... В лице демократической и свободной Финляндии царское правительство и его сподвижники хотят уничтожить последний след н а р о д н ы х з а в о е в а н и й 1905 года... Все благоприятствует разбойничьему предприятию... Западноевропейская буржуазия, некогда посылавшая царю адреса с просьбой оставить в покое Финляндию не шевельнет пальцем о палец, чтоб остановить бандитов. Ведь ей только что п о р у ч и л и с ь за честность и "конституционность" намерений царя те люди, которые в те времена призывали Европу осудить царскую политику в Финляндии. Именующие себя "представителями интеллигенции" и "представителями русского народа", кадетские вожди торжественно заверили европейскую буржуазию, что они, а вместе с ними и народ русский - с о л и д а р н ы с ц а р е м.
Предательство совершилось. В марте 1910 года Столыпин смог провести в Государственной думе законопроект, который по существу отменял все завоеванные финским народом права и одновременно восстанавливал этот народ против царя и министров. И даже "План операций Морских Сил Балтийского моря на случай Европейской войны на 1914 год" тревожно сообщал для сведения штабов и старших морских начальников: " Политическая обстановка в Финляндии сохраняет прежний отрицательный характер. Возможность во время Европейской войны восстания в Финляндии нисколько не уменьшилась, но есть основания предполагать, что она более чем вероятна. Это положение усложняется установившейся в последнее время связью финских враждебных нам организаций с эстляндскими, родственными финнам по языку и происхождению".
Леонид СОБОЛЕВ, "Капитальный ремонт"

Есть Закон России, который называется "Устав города Москвы".
Валерий Шанцев,
вице-мэр Москвы

Особое положение в Москве превратило российскую столицу в огромный фильтрационный лагерь, а приезжих сделала "лицами немосковской национальности"
Людмила Алексеева,
председатель Московской Хельсинкской группы

Кавказский сепаратизм получил неожиданное продолжение в Москве. За полторы недели, прошедшие после взрыва на Каширке , столичная мэрия успела демонстративно растоптать российскую законность с не меньшей дерзостью, чем это сделали власти в Грозном. Только здесь вместо принципов шариата Конституции нашей страны противопоставлена обыкновенная начальственная наглость, а разделение граждан проходит не по этническому, а по ещё более абсурдному признаку: по прописке. Исходя из логики действий городских правоохранительных органов, в московских терактах виновата вся Россия, расположенная за пределами столичной кольцевой автодороги.
Зоя ОРЬЯХОВА,
журналист

"Главам на местах дайте все и вся, кроме правоохранительной системы, армии и всего остального".
Владимир КОЛЕСНИКОВ,
первый зам. министра внутренних дел РФ

"Я говорю президенту России: "Ты мой старший брат!" Он этого очень боится".
Александр ЛУКАШЕНКО,
Президент Белоруссии

"Страна Россия по рождению - левая".
Геннадий ЗЮГАНОВ

"Пусть я первый заражусь после всех остальных россиян".
Игорь БАБАЕВ,
президент ОАО "Черкизовский мясоперерабатывающий завод" -
пробуя продукцию родного предприятия

"Они говорят: "Мы тебя избрали - мы тебе доверяем. Иди в Москву и бей всем морду".
Юрий НОЖИКОВ,
губернатор Иркутской области

"Вечно у нас в России стоит не то, что нужно".
Виктор ЧЕРНОМЫРДИН

"- И как вам нравится Москва?
- Трудно сказать, - ответил я. - Она мне никогда не нравилась. Проклятье лежит на Москве, возросла она и окрепла у Орды за пазухой на предательстве, на крови и разорении других русских городов..."
Андрей ЛАЗАРЧУК, Михаил УСПЕНСКИЙ, "Посмотри в глаза чудовищ"

- Власти у нас странные, - объяснил Коломиец. - То нельзя, это нельзя. Хотя по Конститкции все можно. Но, чтобы в конфликт не вступать, мы все делаем как бы по ихнему. И они довольны, и мы. Ты, Ирка, главное, не беспокойся. Это называется фиктивный брак. Люди при нем иной раз только на разводе и встречаются.
- Вот она, Москва: не душу испоганит, так паспорт! - заявила Хасановна. - А без этого нельзя?
- Можно, - сказал Коломиец, - но трудно. Иногда, бывает, так тормознет...
- Вы девушку мне не тираньте, - непоследовательно сказала Хасановна. - Может, она сама хорошего человека успеет найти.
- В Москве? - усомнился доктор.
- А что вы имеете против Москвы? - возмутилась Хасановна. - Это сердце нашей Родины...
- Скорее, шанкр, - сказал доктор. - И такие большие шанкры бывают только в России!
Андрей ЛАЗАРЧУК, Михаил УСПЕНСКИЙ, "Гиперборейская чума"

Брат жил в Москве, ругал порядки, разводился с очередной фиктивной женой и строил далеко идущие планы. Оглядев его замызганную хрущовку с видом на Курский вокзал, Грицько вместо приветствия сказал: "Ото ж, братику, добре тебя наградили москали за вирну службу!"
Андрей ЛАЗАРЧУК, Михаил УСПЕНСКИЙ, "Гиперборейская чума"

"В Москве взрывают наземный транспорт - такси, троллейбусы, все подряд.
В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и бородат,
И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска.
При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника.
О том, кто принял вину за взрывы не знают точно, но много врут
Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут,
Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая дрожь.
Уже давно бы взыграла смута, но против промысла не попрешь.
Дмитрий БЫКОВ, "Стихи из черной тетради"

"Сами оккупанты, крича о своих победах и своем могуществе, пусть подсознательно, но ощущали зыбкость своего положения на земле России. Были исключения? Вероятно. Но редкие. Те, что открывали в Гатчине ресторан или магазин, все равно, старались содрать побольше сегодня, не ручаясь за завтра...
Александр КЛЕЙН, "Дитя смерти"

"Ваш чудовищный город лишил людей права на нормальные чуства. Вся ваша Москва - один сплошной обман, огромный обман. Это не город и не люди в нем, это иллюзия какой-то жизни, но на самом деле вы все превратились в движущиеся механизмы, лишенные нормальных человеческих переживаний. Я не хочу так жить. Пусть в нищете и грязи, пусть без работы и без денег, но я хочу быть настоящей, а не кукольно-механической"
Александра МАРИНИНА, "Реквием"

Вообще не понятно, как можно не любить стволы родных берёз? Человек, родившийся и выросший в России, не любит своей природы? Не понимает её красоты? Её заливных лугов? Утреннего леса? Бескрайних полей? Ночных трелей соловья? Осеннего листопада? Первой пороши? Июльского сенокоса? Степных просторов? Русской песни? Русского характера? Ведь ты же русский? Ты родился в России? Ты ходил в среднюю школу? Ты писал сочинения? Ты служил в армии? Ты учился в техникуме? Ты работал на заводе? Ты ездил в Бобруйск? Ездил в Бобруйск? В Бобруйск ездил? Ездил, а? Ты в Бобруйск ездил, а? Ездил? Чего молчишь? В Бобруйск ездил? А? Чего косишь? А? Заело, да? Ездил в Бобруйск? Ты, хуй? В Бобруйск ездил? Ездил, падло? Ездил, гад? Ездил, падло? Ездил, бля? Ездил, бля? Ездил, бля? Чего заныл? Ездил, сука? Ездил, бля? Ездил, бля? Ездил, бля? Чего ноешь? Чего сопишь, падло? Чего, а? Заныл? Заныл, падло? Чего сопишь? Так, бля? Так, бля? Так вот? Вот? Вот? Вот? Вот, бля? Вот так? Вот так? Вот так? Вот так, бля? На, бля? На, бля? На, бля? Вот? Вот? Вот? Вот? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? Заныл, бля? Заело, бля?
В. СОРОКИН, из рассказа "Дорожное происшествие"